Поздно вечером Джеймс позвонил мне: я могу скакать на его собственной кобыле, Ботве, которая записана на скачку новичков в Стратфорде-на-Авоне, в эту среду. Я начал было благодарить его, но он оборвал:

– Я вовсе не делаю вам одолжения. Победить она не может, раз никогда не прыгала через заборы. И мне нужно, чтобы вы прогнали ее легонько по кругу и она привыкла к серьезным препятствиям. Идет? – И он повесил трубку, не сказав мне, собирается ли проследить за этим фокусом с кусочками сахара.

Я очень устал. Весь день ушел на поездку в Девон и обратно, чтобы навестить вдову Арта Мэтьюза. Бесполезное путешествие. Вдовство растопило ее не больше замужества. Холодная, светловолосая, хорошо воспитанная, она отвечала на мои вопросы без всякого интереса. Нет, она не знает почему Арт постоянно ссорился с Корином И из-за чего Арту захотелось застрелиться. Нет, Артне ладил с мистером Джоном Баллертоном, но ей неизвестно – почему. Да, Арт однажды выступал по телевизору, Но выступление было неудачным – тень давнего недовольства послышалась в ее голосе. Арта там выставили каким-то дураком, вздорным и мелочным. Она слишком хорошо помнит, какое впечатление осталось у членов ее семьи и у друзей. Они жалели ее вслух.

Слушая ее, я пожалел в душе беднягу Арта – так он ошибся в выборе жены.

На следующий день я снова к полному неудовольствию Тик-Тока занял "мини-купер": отправился в Челтенхэм. Свернув с шоссе на узкую, извилистую дорогу, спустился в деревню, расположенную в низине, и навестил чистенький домик Питера Клуни.

Жена Питера открыла дверь и с напряженной улыбкой пригласила меня войти. Она уже не выглядела такой счастливой и жизнерадостной. Внутри было почти так же холодно, как и снаружи. А на ней надеты какие-то рваные меховые туфли, толстые чулки и перчатки. Глаза безжизненные, губы ненакрашены. Почти невозможно было узнать в ней ту счастливую, любящую женщину, которая так радушно приютила меня четыре месяца назад.

– Входите. К сожалению, Питера нет дома. Он поехал в Бирмингам. Может, ему подвернется лишняя скачка.. – Надежды в ее голосе не было.

– Конечно, его пригласят, – сказал я. – Он же хороший жокей.

– Но тренеры почему-то так не считают, – произнесла она с отчаянием. – С тех пор, как он потерял постоянную службу, его приглашают на одну скачку в неделю, и то не всегда. Но разве можем мы прожить на это? Если в ближайшее время все не переменится, он бросит жокейство и попробует что-нибудь другое. Но ведь любит он только скачки и лошадей... Это разобьет ему сердце.

Она привела меня в гостиную Телевизор, взятый напрокат, исчез. Вместо него стояла детская кроватка – плетеная корзинка на металлических ножках.

Я подошел и посмотрел на крохотный сверток под кучей одеял. Ребенок спал. Я поахал от восторга, и лицо матери тут же ожило. Она настояла на том, чтобы угостить меня чаем, и мы выяснили, что нет ни сахара, ни молока, ни бисквитов. После чего я смог спросить:

– Этот "ягуар", ну тот, что перегородил Питеру дорогу и из-за которого он опоздал, – кому он принадлежит?

– Очень странно, но мы не знаем. Ведь никто не приехал, чтобы убрать его, и он все то утро простоял поперек дороги. В конце концов его отвела полиция. Питер справлялся, чей он. Он хотел высказать тому негодяю, чего ему стоит этот паршивый "ягуар". Но они так и не нашли владельца.

– А вы случайно не знаете, где этот "ягуар" сейчас?

– Он стоял возле гаража у станции Тимберли. Это единственный гараж в округе – там стоят разбитые машины. Оттуда брали и тягач, который вытаскивал "ягуара".

Я поблагодарил ее, и она проводила меня до машины. Я заранее посмотрел скаковые программы и подсчитал, сколько раз был занят Питер за последние несколько недель и как мало он заработал. Так что я прихватил большую коробку провизии: масло, яйца, сыр и кучу банок. А также игрушки для малыша.

Все это я отнес в дом и поставил на кухонный стол, не обращая внимания на протесты хозяйки, – Слишком тяжело, чтобы тащить это обратно, – улыбнулся я, – Вы уж придумайте, что с этим делать. Она заплакала.

– Бодритесь, – сказал я, – Скоро все пойдет хорошо. Между прочим, вам не кажется, что для ребенка в доме слишком холодно? Знаете, сколько детей умирают в Англии каждую зиму, даже если они так укутаны, как ваш? Она с ужасом посмотрела на меня, и слезы хлынули по щекам.

– Но мы не можем позволить себе топить, – порывисто ответила она, – Плата за дом забирает все, что у нас есть... Я вынул из кармана заклеенный конверт и подал ей:

– Это подарок для ребенка. Вы сможете заплатить за электричество и купить немного угля. Говорят, ожидаются холода, так что обещайте, что вы будете тратить эти деньги только на тепло.

– Обещаю, – прошептала она еле слышно.

– Ну и хорошо, – улыбнулся я ей. Она вытерла глаза, а я сел в машину и уехал. Гараж у станции Тимберли оказался предприятием современным – весь фасад из снежно-белого пластика. Старый, брошенный "ягуар" стоял на заднем дворе, выложенном дешевым кирпичом. Втиснут между останками "стандарта" 8-й модели и кучей старых покрышек. Я спросил механика, могу ли купить эту машину.

– Сожалею, сэр, нельзя, – живо отозвался франтоватый человечек лет тридцати.

На руках никаких следов масла.

– А почему? Она же только в металлолом годится?

– Продать не могу, потому как не знаю, кому принадлежит, – с сожалением ответил он. – Хотя... – Он просиял вдруг, – она стоит здесь так давно, что мы, наверное, можем считать ее своей... Как потерянную собственность, на которую никто не претендует. Я справлюсь в полиции.

Понадобилось лишь чуть-чуть подтолкнуть его, и он выложил мне все, как "ягуар" завяз поперек дороги и как фирма его вытаскивала.

– Но ведь кто-то видел водителя, когда он вылез из машины?

– Полиция считает, его подвезла попутная машина. А после он решил, что "ягуар" не стоит того, чтобы за ним возвращаться.

– Сколько она стоит?

– Для вас, сэр.., – он блеснул зубами, – я бы расстался с ней фунтов за сто. Сто фунтов! Кемп-Лор не пожалел сотни, чтобы погубить Питера Клуни! Неужели так сильна его маниакальная ненависть к жокеям? Хотя сотня для Кемп-Лора куда меньше, чем для меня.