Но эта бодрость и уверенность в себе оказались обманчивыми. Мое колдовское везение кончилось так же неожиданно, как и началось, – и жестоко при этом за себя отомстило. Данстэбл оказался лишь частицей водоворота. В течение двух следующих недель я скакал семнадцать раз. Пятнадцать лошадей пришли в числе последних, И только в двух случаях это было правильно.

Я не мог ничего понять.

В моей езде, как я знал, ничего не изменилось. А как поверить в то, что все мои лошади потеряли форму одновременно?

И я стал ощущать, как с каждым тревожным, сбивающим с толку днем меня покидает уверенность в себе.

Была одна серая кобыла, на которой я особенно любил скакать: из-за быстроты ее реакции.

Казалось, она угадывает мои намерения секундой раньше, чем я подавал ей команду.

Будто так же быстро оценила ситуацию и действовала независимо от меня.

У нее был добрый нрав и шелковый рот. А прыгала она великолепно.

Мне нравился и ее владелец, коренастый весельчак-фермер с сильным норфолкским акцентом. Мы наблюдали с ним, как ее провели по смотровому кругу, и он посочувствовал моему невезению:

– Не горюй, друг! Моя кобыла сделает все, как надо. Уж она тебя не подведет! На ней ты пройдешь как следует!

Я начал скачку улыбаясь – ведь я тоже был уверен, что пройду на ней хорошо. Но на этой неделе лошадь как подменили – никакого темперамента. Будто едешь на машине со спущенными колесами.

Веселый фермер был уже невесел.

– Она еще никогда не приходила последней, друг, – упрекнул он меня.

Мы осмотрели ее, но ничего подозрительного не заметили: кобыла даже не очень запыхалась.

– Придется обследовать ее сердце, – с сомнением произнес фермер. – Но ты уверен, что дал ей волю, друг?

– Конечно. Только у нее сегодня не было никакого настроения.

Фермер печально и озадаченно покачал головой. Одна из лошадей принадлежала высокой женщине с резкими чертами лица. В скачках она была докой и терпеть не могла неумелых наездников. И после того, как за фут до финиша мне удалось на ее очень дорогом, недавно купленном жеребце, перебраться из последних на второе от конца место, она прямо-таки набросилась на меня:

– Надеюсь, вы понимаете, – начала она громогласно, жестким тоном, не смущаясь близостью завсегдатаев скачек, – что за эти пять минут вам удалось наполовину снизить стоимость моей лошади и выставить меня полной идиоткой. Да я же заплатила за нее целое состояние!

Я извинился, предположив, что ее лошадь требует немного времени для наработки...

– Времени? – повторила она со злостью. – Для чего? Чтобы вы проснулись? Вы с самого начала держались слишком далеко! Вам нужно было со старта идти вплотную... – Ее едкая лекция все продолжалась и продолжалась. А я смотрел на красивую голову ее породистого жеребца и думал: "Неужели он так плох, как показался? Не похоже..."

В среду был великий день для десятилетнего мальчугана по имени Хьюго, с сияющими глазами и заговорщической улыбкой. Его эксцентричная богачка-бабушка подарила Хьюго крупного гнедого скакуна и была достаточно предусмотрительна, чтобы заплатить и за его тренаж.

Мы с Хьюго сразу стали большими друзьями. Зная, что я каждое утро вижу его любимца в конюшнях Джеймса, он стал присылать мне маленькие посылочки с кусочками сахара, утащенными со стола в частной школе. Я добросовестно передавал лакомство по назначению. И в ответ посылал Хьюго детальный отчет о тренировках его жеребца.

В эту среду Хьюго не только сам отпросился из школы, чтобы увидеть, как пройдет его лошадь, но и привел с собой трех товарищей. Все четверо стали со мной и с Джеймсом на смотровом кругу. Матери Хьюго нравилось, что ее сын наслаждался всеобщим вниманием. И когда я вышел из весовой, она широко улыбнулась мне со своего места на трибунах.

Мы с Джеймсом получили большое удовольствие, обращаясь с четверкой взбудораженных мальчуганов, как мужчины с мужчинами. И они это оценили, "На этот раз, – обещал я себе, – я выиграю, ради Хьюго. Я должен! Я обязан!"

Но гнедой красавец прыгал в тот день совсем уж неуклюже. Почти у каждого забора он как-то нырял головой вниз, и один раз, чтобы не полететь кувырком, мне пришлось свеситься вниз с его шеи. Опустив одну руку, я еле удержался за поводья. Свободная рука, скользнув по боку, помогла мне перенести тяжесть назад и усидеть в седле. Но такой жест, известный как "подзывание кэба", не мог встретить одобрения Джеймса, утверждавшего, что это стиль "испуганных любителей".

Личико Хьюго было красным от расстройства. И трое его друзей угрюмо волочили ноги. Из-за этих свидетелей у мальчика не было никакой возможности скрыть свою неприятность в школе.

– Мне ужасно жаль, Хьюго, – искренне извинился я за все – за себя, за лошадь, за скачку и за безжалостность судьбы.

Он ответил мне со стойкостью, которая могла бы послужить уроком для многих владельцев постарше его:

– Сегодня просто неудачный день, – по-доброму пояснил он, – И кто-то ведь должен прийти последним. Так сказал мой папа, когда я получил самый низкий балл по истории. – Он снисходительно поглядел на гнедого и спросил:

– А на самом-то деле он хорош, правда?

– Конечно, – охотно согласился я, – Очень хорош.

– Ну что ж, – сказал Хьюго, храбро поворачиваясь к своим друзьям. – Ничего не поделаешь. Надо бы выпить чаю.

Подобных неудач было слишком много, чтобы они могли остаться незамеченными. Прошло несколько дней, и я ощутил перемену в отношении к себе. Кое-кто, в частности Корин, выказывал нечто вроде презрения. Другие смотрели на меня с неловкостью, некоторые с сочувствием, иные с жалостью. Все головы оборачивались в мою сторону, и я ощущал волну сплетен, вскипавшую за спиной.

– Что именно говорилось? – спросил я у Тик-Тока.

– Не обращай внимания, – отмахнулся он. – Победишь пару раз, и они начнут крутить педали назад и снова кидать лавровые венки. Тут какая-то гнусная подлость, мой друг, вот и все!

Больше ничего я из него не вытянул, В четверг вечером Джеймс позвонил мне и попросил приехать. Я невесело брел в темноте, Неужто и он, как и два других тренера, в тот же день ищет предлог, чтобы дать мне отставку. Винить его я не смел: таким могло быть требование владельцев – прекратить отношения с жокеем, который постоянно не в форме.