Выходя перед своей единственной в тот день скачкой на смотровой круг, я видел, как он поплелся к стоянке машин. И меня охватил внезапный приступ раздражения против него, Ну почему он не может хоть чуточку сделать вид, что невезение его не трогает, что ему все нипочем? А главное, почему он не оставляет себе времени на непредвиденные случайности в дороге вроде танкового перевозчика или запертого "ягуара"? И какое зловещее совпадение, что это должно было случиться дважды в неделю На смотровом круге Джеймс Эксминстер представил меня владельцу лошади. Пожилой жеребец, сонно тащившийся по смотровому кругу, был третьей лошадью из конюшен Эксминстера, на которой я должен был скакать. И я уже успел оценить, с каким блеском и совершенством поставлено у него дело. Лошади были отлично обучены и ухожены. Успех и процветание заметны были во всем – в каждой попоне, с ярко вышитыми инициалами, в каждой уздечке самого высшего качества, в каждой перевязке, в каждой щетке или ведре.

В двух предыдущих скачках на этой неделе мне доставались лошади похуже. А Пип Пэнкхерст, как обычно, скакал на лучших. Но в эту среду Пип в скачках с препятствиями участвовать не мог – был слишком тяжел, – Там, где нужен вес меньше десяти стонов шести фунтов, скачки твои, – весело сказал он мне, узнав, что я скачу на лошадях из той же конюшни, – Хотя клячи, для которых нужен такой вес, вряд ли стоят того, чтобы на них скакать!

В течение целой недели я почти ничего не пил и не ел и умудрился сохранить вес меньше десяти стонов. Стоило потерпеть, чтобы Пип оставался в том же добром настроении, Джеймс Эксминстер сказал:

– До четвертого барьера вам надо держаться в середине. Жеребцу нужен разбег, чтобы набрать полную скорость. Так что расшевелите его на подходе к предпоследнему препятствию. Пусть скачет. Постарайтесь добраться до лидера у последнего барьера и поглядите, что вы сможете выиграть во время прыжка. Этот жеребец – отличный прыгун, хотя ему не хватает скорости на финише, Но идет ровно. Вы уж постарайтесь, выжмите из него все, что удастся.

До этого он не давал мне таких подробных инструкций и впервые коснулся того, что я должен делать на финише. У меня внутри все задрожало от волнения. Наконец-то мне предстояло скакать на лошади, тренер которой не будет поражен, если я выиграю.

Я в точности следовал инструкции. И у последнего барьера, к которому мы подошли вместе с двумя другими лошадьми, я пришпорил своего коня со всей решимостью, на какую был способен. Жеребец ответил стремительным броском, опередив других лошадей в воздухе, и приземлился больше, чем на два корпуса впереди них. Я услышал сзади удары о барьер – другие лошади задели за него – и понадеялся, что они потеряют скорость при приземлении. Мне верно говорили – старый прыгун не мог бежать быстрее. Я выровнял его и направил к финишу, почти не пользуясь хлыстом и сосредоточившись на том, чтобы сидеть неподвижно и не тревожить коня. Он держался храбро и, когда мы проскочили финиш, все еще шел на полкорпуса впереди. Это был прекрасный момент!

– Молодчина, – небрежно кинул Эксминстер. Он привык иметь дело с чемпионами. Я расстегнул подпругу, перекинул седло через руку и похлопал жеребца по вспотевшей шее.

Владелец был в восторге.

– Молодец, молодец, – повторял он, обращаясь к лошади, Эксминстеру и ко мне в равной степени. – Я и не надеялся, что он выиграет. Даже несмотря на то, что последовал вашему совету, Джеймс, и поставил на него.

Пронзительные глаза Эксминстера насмешливо разглядывали меня.

– Хотите работу? – спросил он. – Вторым жокеем. Первым будет Пэнкхерст. Работа постоянная. Я кивнул. Владелец лошади засмеялся:

– Счастливая неделя для Финна. Джон Баллертон сказал мне, что Морис будет интервьюировать его в завтрашней вечерней передаче.

– Правда? – спросил Эксминстер. – Постараюсь посмотреть.

И вручил мне новый список. Там значились четыре лошади, на которых мне предстояло скакать в следующую неделю.

– И с этих пор, – предупредил он, – не принимайте никаких предложений, не выяснив сперва, нужны ли вы мне. Идет?

– Да, сэр, – ответил я, стараясь не слишком показывать ту идиотскую радость, которая переполняла меня. Но он – тертый калач, все понимал и так. В его глазах, кроме понимания, светились дружелюбие и надежда. Я позвонил Джоан.

– Как насчет того, чтобы пообедать вместе? Я хочу отпраздновать.

– Что именно? – сдержанно спросила она.

– Победу. Новую службу. Примирение со всем миром – Похоже, что ты уже отпраздновал.

– Нет. Это удача ударила мне в голову. Она засмеялась.

– Ну тогда ладно. Где?

– У Хенниберта.

Маленький ресторанчик на улице Сент-Джеймс. Там готовили так, чтобы соответствовать этой аристократической улице. А цены соответствовали тому и другому.

– Хорошо, – согласилась Джоан. – Приехать в золотой карете?

– Именно это я и имел в виду. Я заработал на этой неделе сорок фунтов.

– Ты не достанешь столика.

– Он уже заказан.

– Сдаюсь, – сказала она. – Буду в восемь.

Она приехала на такси – и это было любезностью по отношению ко мне. Обычно она предпочитала ходить пешком Ее платья я раньше не видел – узкая прямая штуковина, сшитая из жесткого темно-синего материала. При движении, когда на него падал свет, платье слегка мерцало.

Пышные волосы Джоан аккуратно загибались сзади на шее. А синеватые, поднимающиеся к вискам штрихи, нарисованные на веках, делали ее глаза глубокими и загадочными.

Пока мы шли через зал, все мужчины оборачивались. А ведь она не была ни хорошенькой, ни обыкновенно привлекательной, И даже одета не так уж. Но она выглядела.. Я и сам удивился, найдя это слово – интеллигентно.

Мы ели авокадо под французским соусом и бефстроганов со шпинатом, позднюю клубнику со сливками и еще грибы и бекон, и маринованные сливы. Для меня, долго евшего, как птичка, – это был настоящий пир. Мы не спеша выпили бутылку вина, а потом болтали за кофе как друзья детства.

В результате долгой практики мне большей частью удавалось скрывать от Джоан свои вовсе не братские чувства. Иначе она начинает ерзать, прятать от меня глаза и быстро находит предлог, чтобы расстаться. И если я хочу наслаждаться обществом Джоан, надо принимать ее условия.